Однажды, во время тех первых встреч, Пол показывал в студии несколько фотографий Линды в Нью-Йорке, перед зданием, где она росла. Она была в верблюжьем пальто и белом шарфе, одета достаточно буднично и глядела вокруг. Это - Линда, которую я помню с того времени. На сессиях Битлз мы с Линдой сразу поняли, что наши мужья не были такими уж не разлей вода приятелями. Джон и Пол были оба талантливыми, но очень решительными людьми. Существовала некоторая напряженность. Мы с Линдой не вмешивались в это. Но мы не перемигивались снисходительно, мол: Что за глупые мальчишки . Мы поддерживали наших мужчин. Именно так это было. Затем случился распад Битлз. Мир возлагал ответственность за это на Линду и меня. Нападение походило на шторм. Я думаю, что фанатам нужен был козёл отпущения, и они выбрали нас! На нашей стороне была любовь и защита наших мужей. Пол любил и защищал Линду. Но тем не менее, это, скорее всего, не было легко для нее. Также и долгие годы после распада не были легкими. Джон и Пол не разговаривали. Мы с Джоном слушали последний диск группы Пола Уингз у себя на кухне. Джон сказал много хорошего об альбоме. Он бы ни за что не сказал это Полу, но когда Пола не был рядом, Джон говорил о нём хорошие вещи. Когда Пол и Линда приобрели ферму в Шотландии, Джон сказал, "Это наверняка затея Линды. Она добра к нему." Может, тогда лёд наконец начинал таять? В конце семидесятых, Пол и Линда навещали нас несколько раз в Нью-Йорке. По прекрасной старой Ливерпульской традиции, эти два парня вели бесконечные разговоры, и мы сидели около них, Пол держал руку Линды, а Джон - мою. Было приятно наблюдать за разговором парней после всех этих лет, пусть даже небольшой холодок всё ещё существовал между ними.
После ухода Джона, мы с Шоном начали получать красивый календарь от Линды каждый год. Мы чувствовали её теплоту; и как для фотографа для неё начинались самые плодотворные в творческом плане годы. Мы хотели показать наши фермы друг другу. Я собиралась ехать в Лондон с Шоном в то время. "Тогда сначала мы посмотрим мою ферму," сказала Линда. И пригласила нас с Шоном к себе. Я говорю о ферме Линды, потому что там действительно чувствовалась её энергия было понятно, что она была тем, кто создал эту окружающую среду для её мужа и их детей. Было нечто очень настоящее в том, как они жили. Они не были окружены прислугой. И это было замечательно. У Линды были лошади и овцы - это была рабочая ферма, не наманикюренное поместье. Она и её дети многое делали вместе. Наблюдать её детей с Шоном было здорово. Хотелось бы надеяться, что наши дети будут мудрее нас. Печально было сознавать, что Пол и дети Линды жили с болью от того, что их матери пришлось пережить. На неё в течение долгого времени нападали всем миром, не признавая её достижений. Все, что было хорошо, считалось работой её мужа, и всё, чего публика не одобряла, считалось исходящим от неё. Линда на это не жаловалась. Но когда я общалась с её детьми и видела, как они защищали свою маму, я чувствовала их боль от сознания, что мир был не всегда милосерден к ней.
Когда я услышал о её болезни, моим первым побуждением было поделиться этим с фанатами на концерте, который я давала в Лондоне и помолиться вместе с ними. Но, конечно, я не могла этого сделать. И я посвятила концерт "другу в Англии, который тяжело заболел." "Его имя!" - кричали зрители. "Никаких имён! "- кричала я в ответ. Так оно и было. Мы были друзьями без названия. Последний раз я с ней разговаривала в январе в этом году. И я слышала обычную, сильную и энергичную Линду. Я подумала, что она поборола болезнь. Линда и я не встречались, чтобы попить кофе с булочками в кафе за углом. Но мы общались. Мы общались на деле больше, чем на словах. От её силы я чувствовала себя сильнее. Она спела грустную песню, от которой стало лучше. Её принадлежность к вегетарианству и защите прав животных донесло её слова до более широкой аудитории, чем принадлежность к рок-н-роллу. Но её самые важные вклады были все сделаны без шумихи. Точно так же как так многие женщины до неё, она предпочитала тишину.
